Неточные совпадения
Проехала еще одна старенькая, расхлябанная телега, нагруженная измятыми людями, эти не были покрыты,
одежда на них изорвана в клочья, обнаженные
части тел в пыли и грязи.
Кедр, тополь, клен, ольха, черемуха Максимовича, шиповник, рябина бузинолистная, амурский барбарис и чертово дерево, опутанные виноградом, актинидиями и лимонником, образуют здесь такую непролазную
чащу, что пробраться через нее можно только с ножом в руке, затратив большие усилия и рискуя оставить
одежду свою на кустах.
Когда идешь по тайге днем, то обходишь колодник, кусты и заросли. В темноте же всегда, как нарочно, залезешь в самую
чащу. Откуда-то берутся сучья, которые то и дело цепляются за
одежду, ползучие растения срывают головной убор, протягиваются к лицу и опутывают ноги.
На дворе множество людей, коих по разнообразию
одежды и по общему вооружению можно было тотчас признать за разбойников, обедало, сидя без шапок, около братского котла. На валу подле маленькой пушки сидел караульный, поджав под себя ноги; он вставлял заплатку в некоторую
часть своей
одежды, владея иголкою с искусством, обличающим опытного портного, и поминутно посматривал во все стороны.
Но по праздникам надевал синюю суконную пару и выростковые сапоги и гоголем выступал в этой
одежде по комнатам, заглядывая мимоходом в зеркала и
чаще, чем в будни, посещая девичью.
Детские комнаты, как я уже сейчас упомянул, были переполнены насекомыми и нередко оставались по нескольку дней неметенными, потому что ничей глаз туда не заглядывал;
одежда на детях была плохая и
чаще всего перешивалась из разного старья или переходила от старших к младшим; белье переменялось редко.
Но, по моим соображениям, река не должна была быть далеко. Часа через полтора начало смеркаться. В лесу стало быстро темнеть, пошел мелкий и
частый дождь. Уже трудно было рассмотреть что-нибудь на земле. Нога наступала то на валежину, то на камень, то проваливалась в решетины между корнями.
Одежда наша быстро намокла, но мы мало обращали внимания на это и энергично продирались сквозь заросли.
Втроем работа подвигалась очень медленно, и чем глубже, тем медленнее. Мыльников в сердцах уже несколько раз побил Оксю, но это мало помогало делу. Наступившие заморозки увеличивали неудобства: нужно было и теплую
одежду, и обувь, а осенний день невелик. Даже Мыльников задумался над своим диким предприятием. Дудка шла все еще на пятой сажени, потому что попадался все
чаще и
чаще в «пустяке» камень-ребровик, который точно черт подсовывал.
В дни голодовок, — а ему приходилось испытывать их неоднократно, — он приходил сюда на базар и на жалкие, с трудом добытые гроши покупал себе хлеба и жареной колбасы. Это бывало
чаще всего зимою. Торговка, укутанная во множество
одежд, обыкновенно сидела для теплоты на горшке с угольями, а перед нею на железном противне шипела и трещала толстая домашняя колбаса, нарезанная кусками по четверть аршина длиною, обильно сдобренная чесноком. Кусок колбасы обыкновенно стоил десять копеек, хлеб — две копейки.
Ежели он человек салонов, то всякая
часть его
одежды блестит и покроем свидетельствует, что в постройке ее участвовали первые мастера Парижа; если он un homme declasse, [деклассированный человек] то на каждой
части его туалета оказывается пятно, что заставляет его нюхать и рубашку, и жилет, и штаны, дабы не поразить добрых знакомых запахом благополучия.
Эти сремцы были потомками запорожцев, бежавших при Екатерине во время разгрома Сечи
частью на Кубань, а
частью в Турцию. Они заботливо хранили свои обычаи и
одежды.
Живут все эти люди и те, которые кормятся около них, их жены, учителя, дети, повара, актеры, жокеи и т. п., живут той кровью, которая тем или другим способом, теми или другими пиявками высасывается из рабочего народа, живут так, поглощая каждый ежедневно для своих удовольствий сотни и тысячи рабочих дней замученных рабочих, принужденных к работе угрозами убийств, видят лишения и страдания этих рабочих, их детей, стариков, жен, больных, знают про те казни, которым подвергаются нарушители этого установленного грабежа, и не только не уменьшают свою роскошь, не скрывают ее, но нагло выставляют перед этими угнетенными, большею
частью ненавидящими их рабочими, как бы нарочно дразня их, свои парки, дворцы, театры, охоты, скачки и вместе с тем, не переставая, уверяют себя и друг друга, что они все очень озабочены благом того народа, который они, не переставая, топчут ногами, и по воскресеньям в богатых
одеждах, на богатых экипажах едут в нарочно для издевательства над христианством устроенные дома и там слушают, как нарочно для этой лжи обученные люди на все лады, в ризах или без риз, в белых галстуках, проповедуют друг другу любовь к людям, которую они все отрицают всею своею жизнью.
На подъезде, обтянутом коленкоровым навесом, горели шкалики. Толпа на улице встречала приезжающих и приходящих на маскарад критическими замечаниями, по большей
части неодобрительными, тем более, что на улице, под верхнею
одеждою гостей, костюмы были почти не видны, и толпа судила преимущественно по наитию. Городовые на улице охраняли порядок с достаточным усердием, а в зале были в качестве гостей исправник и становой пристав.
Старики Багровы со всем семейством вышли на крыльцо; Арина Васильевна в шелковом шушуне [Шушун — женская верхняя
одежда; большею
частью короткая кофта, шубейка.] и юбке, в шелковом гарнитуровом с золотыми травочками платке на голове, а Степан Михайлыч в каком-то стародавнем сюртуке, выбритый и с платком на шее, стояли на верхней ступеньке крыльца; один держал образ Знамения божьей матери, а другая — каравай хлеба с серебряной солонкой.
Большая же
часть их и не покупает никакой
одежды, а прямо пропивает жалованье.
Где-то
частыми ударами палки выбивали пыль из ковров или меховой
одежды — дробные звуки сыпались в воздух.
Было второе марта. Накануне роздали рабочим жалованье, и они, как и всегда, загуляли. После «получки» постоянно не работают два, а то и три дня. Получив жалованье, рабочие в тот же день отправляются в город закупать там себе белье,
одежду, обувь и расходятся по трактирам и питейным, где пропивают все, попадают в
часть и приводятся оттуда на другой день. Большая же
часть уже и не покупает ничего, зная, что это бесполезно, а пропивает деньги, не выходя из казармы.
Направо, между царскими и боковыми дверьми, был нерукотворенный образ спасителя, удивительной величины; позолоченный оклад, искусно выделанный, сиял как жар, и множество свечей, расставленных на висящем паникадиле, кидали красноватые лучи на возвышающиеся
части мелкой резьбы, или на круглые складки
одежды; перед самым образом стояла железная кружка, — это была милость у ног спасителя, — и над ней внизу образа было написано крупными, выпуклыми буквами: приидите ко мне вcи труждающиеся и аз успокою вы!
В храме Изиды на горе Ватн-эль-Хав только что отошла первая
часть великого тайнодействия, на которую допускались верующие малого посвящения. Очередной жрец — древний старец в белой
одежде, с бритой головой, безусый и безбородый, повернулся с возвышения алтаря к народу и произнес тихим, усталым голосом...
Отворив дверь, Эдвардс вошел к крошечную низкую комнату, расположенную под первой галереей для зрителей; нестерпимо было в ней от духоты и жары; к конюшенному воздуху, разогретому газом, присоединялся запах табачного дыма, помады и пива; с одной стороны красовалось зеркальце в деревянной раме, обсыпанной пудрой; подле, на стене, оклеенной обоями, лопнувшими по всем щелям, висело трико, имевшее вид содранной человеческой кожи; дальше, на деревянном гвозде, торчала остроконечная войлоковая шапка с павлиньим пером на боку; несколько цветных камзолов, шитых блестками, и
часть мужской обыденной
одежды громоздились в углу на столе.
Еще
чаще встречались лавки, в которых можно было продать с себя всю
одежду вплоть до нательной матросской сетки и вновь одеться в любой морской костюм.
Тихо двигалась, растянувшись длинным хвостом, эта оригинальная смесь племен,
одежд и языков. Солнце уже высоко поднялось над горизонтом и подпекало порядочно. То и дело приходилось останавливаться из-за глубоких болот. Саперы тогда устраивали мостки, набрасывая доски, и по ним переходил один за другим отряд… По таким болотам пришлось идти большую
часть пути, и, разумеется, отряд двигался чрезвычайно медленно, делая не более версты в час.
В руках того, кто меня держит, остаются моя
одежда и
часть кожи; но мне только холодно и стыдно — стыдно тем более, что тетушка с зонтиком и гомеопатической аптечкой, под руку с утопленником, идут мне навстречу.
На вопрос последнего, где их начальник, они ответили, что он утонул, и в доказательство представили его
одежду, документы и даже небольшую
часть денег.
Посреди двора, на огромном плацу, стояли, сидели и лежали уже одетые в полную походную амуницию солдаты. Несколько человек офицеров, мало отличающихся по форме
одежды от нижних чинов, находились тут же. Ружья, составленные в козла, занимали
часть плаца.
Чурчила вспыхнул и, выхватив сосуд, бросил его на пол.
Часть жидкости попала на
одежду хозяина, зашипела и прожгла ее.
Одежда задымилась.
Дикий, угрюмый взор, по временам сверкающий, как блеск кинжала, отпущенного на убийство; по временам коварная, злая усмешка, в которой выражались презрение ко всему земному и ожесточение против человечества; всклокоченная голова, покрытая уродливою шапкою; худо отращенная борода; бедный охабень [Охабень — старинная верхняя
одежда.], стянутый ремнем, на ногах коты, кистень в руках, топор и четки за поясом, сума за плечами — вот в каком виде вышел Владимир с мызы господина Блументроста и прошел пустыню юго-восточной
части Лифляндии.
Так что в наше время грабежи явные, то есть отнятие силою кошелька, лошади,
одежды, составляют едва ли одну миллионную
часть всех тех грабежей законных, которые совершаются постоянно людьми, имеющими возможность это делать.
«Простая
одежда, — говорит очевидец, — придавала блеск ее прелестям. Один из палачей сорвал с нее небольшую епанчу, покрывавшую грудь ее; стыд и отчаяние овладели ею, смертельная бледность показалась на челе ее, слезы полились ручьями. Вскоре обнажили ее до пояса ввиду любопытного, молчаливого народа; тогда один из палачей нагнулся, между тем другой схватил ее руками, приподнял на спину своего товарища, наклонил ее голову, чтобы не задеть кнутом. После кнута ей отрезали
часть языка».
Как раз в это время, блуждая рассеянным взглядом по камере, я вдруг заметил, что
часть платья художника, висевшего на стене, неестественно раздвинута и один конец искусно прихвачен спинкою кровати. Сделав вид, что я устал и просто хочу пройти по камере, я пошатнулся как бы от старческой дрожи в ногах и отдернул
одежду: вся стена за ней была испещрена рисунками.
Ужинавшие были большей
частью исхудалые, истощенные, в изношенных
одеждах, редкобородые, седые и лысые старики и сморщенные старушки.